Андрей Александров: Чужой дневник

Огромное поле усыпано обломками самолета. В воздухе стоит едкий запах горелых пластмасс, металла и еще чего-то. Пожар потушен, но некоторые обломки еще дымятся. Очевидцы говорят, что трагедия произошла еще до рассвета. А сейчас вторая половина дня. По полю ходят спасатели. Спасать, однако, некого: выживших нет. По полю разбросаны пассажирские кресла. К некоторым еще пристегнуты люди - бывшие люди. Здесь их тела, а души... Души, надо надеяться, в царствии небесном. Вдалеке лежит хвостовая часть самолета. Там хорошо видны два последних ряда пустых кресел. Видимо, хвост отвалился при первом ударе самолета о землю. Отвалился и остался лежать отдельно.
Поле оцеплено полицией. Я - журналист, но на поле мне выходить запрещено: я хожу по его краю. Здесь тоже много всякой всячины из рухнувшего самолета. Среди травы лежит чей-то раскрытый портфель. Я заглядываю внутрь. Ничего особенного: туалетный набор с электрической бритвой, какая-то книга, полотенце в полиэтиленовом пакете, толстая тетрадь в синем коленкоровом переплете... Я присаживаюсь на корточки и вынимаю книгу: Александр Дюма, "Граф Монте-Кристо". Между страницами заложена фотография улыбающегося молодого человека. На обороте надпись: "Дорогому папе, на память". Кладу фотографию в книгу, а книгу - в портфель. Раскрываю синюю тетрадь: записи ручкой, карандашом, над каждой записью дата. Аккуратный почерк. Первая за-пись - почти сорокалетней давности. А вот - последняя, совсем короткая: "Через неделю помолвка старшего сына. Наконец-то! Надо срочно лететь - возможно, пона-добится моя помощь". Это дневник. Дневник целой жизни. Это интимное и сокровенное, не для сторонних глаз. Подобное бросать нельзя, и я быстро засовываю тетрадь за пазуху. Немного подумав, вынимаю из книги фотографию и тоже прячу. Слава богу - кажется, никто ничего не увидел!
Дома беру грех на душу и читаю дневник. Читаю страница за страницей. И всё больше и больше убеждаюсь, как правильно поступил, не дав дневнику попасть неизвестно в чьи руки. Не дневник, а исповедь жизни, написанная чрезвычайно последовательно, год за годом. Это уже история. История чужой жизни в кратких тезисах. Нет ничьих имен, только какие-то условности. Нет ни имени, ни места проживания автора дневника. Полная обезличка.